Гомер гоже был расстроен, хотя прямо не сказал ничего. А это плохой знак, потому что обычно он болтал со мной обо всём. Но теперь он, казалось, испытывал затруднения. Если мы вдруг оставались наедине, Гомер тут же бормотал извинения и стремительно убегал куда-нибудь. И меня эго очень огорчало, может быть даже сильнее, чем испорченные отношения с Фай.
Ох уж эта мне сила письменного слова!
Но понемногу всё сглаживалось. В такой маленькой группе мы просто не могли долго оставаться врагами. Мы слишком сильно нуждались друг в друге. Думаю, половина проблемы состояла в том, что все очень устали, были напряжены, как провода под током, а потому мгновенно реагировали на любую мелочь. Мне же просто отчаянно хотелось, чтобы всё вернулось на круги своя. Только на Ли и Робин всё написанное мной не произвело особого впечатления. Они общались со мной как всегда. С Ли я испытывала другую сложность: он исчезал в самом себе, буквально куда-то удалялся прямо у меня на глазах. И вернуть его обратно становилось всё труднее.
Вообще всё было трудно. Когда мы несколько месяцев назад затевали поход, то, конечно, и представления не имели о том, что вступаем в самое великое и печальное приключение в нашей жизни. Мы понятия не имели, что вместе нам придётся быть не какую-то неделю, а в течение совершенно неопределённого периода времени. Но пока мы оставались здесь, бродили в буше, ели, спали, разговаривали, мы даже не догадывались о вторжении огромной массы вражеских солдат в нашу страну. Всё было так отлично организовано, что закончилось прежде, чем кто-либо успел осознать происходящее. Когда удивление слишком велико, а страна не готова к обороне (а наша оказалась совсем не готовой), сопротивление всегда бывает слишком слабым.
Да, мы не были сложным препятствием.
Выбравшись из буша, мы обнаружили великую пустоту. Наши родители, братья и сёстры исчезли, домашние животные умерли и пропали, стада погибли в загонах... Мы проводили в онемении дни, недели, пытаясь понять, что случилось, и решая, можем ли на что-то повлиять. И как было сказано, кое-что удалось: например, взорвать мост в Виррави.
Но нам пришлось за это заплатить. Конечно, пришлось. Именно поэтому, когда Гомер собрал нас, все пребывали в подавленном состоянии.
Не знаю, вообще-то, почему мы называли это собраниями. Ничего официального в таких разговорах не было. Хотя, как правило, руководил Гомер, все в равной мере могли высказаться и говорили что хотели.
Но это собрание проходило иначе. Было очевидно, что лишь Гомер хочет высказаться. Он явно нервничал и далеко не сразу справился с собой. А мы не слишком ему помогали, просто таращились на воду, когда он начал говорить. Ли продолжал ломать прутик на кусочки, Крис всё так же строчил в блокноте. Я, не проявляя особого интереса, царапала по камню осколком кости.
— Ребята, пора нам снова включать мозги. Можно, конечно, просто сидеть и ждать, когда что-то произойдёт, а можно отсюда выбраться и заставить что-то произойти. Мы можем, как те обломки прута, плыть по течению, куда занесёт. Или изменить русло ручья, вытаскивать из него камни, пока не сгладятся пороги. Чем дольше мы ждём, тем труднее и опаснее будет сделать что-то. Я знаю, иногда всё кажется ужасно запутанным. Мы будто оказались где-то в стороне от жизни. Но надо помнить, что мы не сидели всё время сложа руки. Мы уничтожили нескольких солдат, вытащили из города Ли, когда он был ранен, а потом даже взорвали чёртов мост. И для кучки дилетантов это совсем неплохо. Не знаю, как вы, а мне здесь не по себе, потому что мы никуда не движемся. Наверное, всё из-за того, что мы потеряли Корри и Кевина, и как раз тогда, когда четверо из нас возвращались с такой гордостью и радостью. Разгромить мост — это здорово, и тут вдруг, сразу за этим, такое несчастье... Нечего удивляться, что все мы чувствуем себя несчастными и злыми, огрызаемся друг на друга, хотя к тому нет никаких разумных причин. Ведь никаких ужасных ошибок никто не совершал. Да, мы ошибались, но ничего страшного в этом нет. Да, Корри подстрелили, но это не наша вина. Риска не избежать. Как говорил Кевин, те чёртовы турки, или кто они там, появились буквально ниоткуда. Нам не защититься от всех возможных нападений и не удастся остаться в безопасности круглые сутки. — Гомер энергично тряхнул головой, хотя вид у него был усталый и грустный. — Но вообще-то, я хотел поговорить не о том. Мы уже достаточно долго всё это обсуждали. Я хочу поговорить о будущем. Это не значит, что мы забудем прошлое. Ни в коем случае. И вы сами это поймёте. Но сначала хочу сказать, о чём я думал больше всего. О храбрости. О силе духа. Вот о чём.
Гомер сел на корточки, подобрал с земли сухую травинку и принялся её жевать, глядя вниз, и, хотя было видно, что ему немного не по себе, он продолжал говорить. Намного тише, зато с большим чувством.
— Может быть, всё это для вас вполне очевидно. Может быть, вы все уразумели, когда ползали вокруг того моста, пугая кузнечиков, а я оставался в стороне... Но мне только неделю назад пришло в голову, как всё работает, — я о храбрости. Это всё только у нас в голове. Мы не рождаемся с этим, нас не учат этому в школе, мы не узнаем об этом из книг. Просто такой способ мыслить, вот и всё. Нечто такое, чему ты учишь свой ум, заставляя его поступать именно так. Я только что начал это осознавать. Когда что-то кажется опасным, твой ум сначала теряется от страха. Он бросается наутёк, вроде как на пустоши, в буш. Он видит змей, крокодилов или людей с автоматами. Но это лишь твоё воображение. Оно не помогает тебе, когда дело касается таких вещей. И потому первое, что надо сделать, — обуздать воображение, набросить на него поводья. Приходится быть суровым с собственным рассудком. Храбрость — просто вопрос выбора. Надо сказать себе: «Я буду храбрым и не поддамся страху и панике».
Гомер даже побледнел от желания убедить нас, он говорил с пылом, но по-прежнему смотрел в землю, лишь изредка бросая взгляд то на одного, то на другого из нас.
— Уже несколько недель мы топчемся на месте. Мы были расстроены и напуганы. Но пришло время снова включить мозги, стать храбрыми, делать, что должно. Это единственный способ сохранить рассудок, держать голову высоко и шагать гордо. Мы должны выключить мысли о пулях, крови и боли. Что случится — то случится. Каждый раз, впадая в панику, мы слабеем. Но, думая смело, становимся сильнее. Надо сделать кое-что прямо сейчас. Приближается осень, дни уже короче, а ночи чертовски холодны. Мы должны подумать о запасах еды на зиму. Когда придёт весна, посадим побольше овощей. Нам нужно больше запасов, и над этим придётся поработать. Надо решить, что именно нужно запасти, учитывая, что подножного корма у нас нет. Тёплой одежды у нас достаточно, дров тоже, пусть даже их иной раз нелегко добыть. Но это лишь основные вещи, необходимые для выживания. Я говорю о том, что мы не должны здесь просто прятаться, как змея под колодой, а выбираться отсюда и действовать, причём храбро. И, думаю, кое-что мы просто обязаны сделать. Первое — попытаться найти других людей. Должны же быть группы вроде нашей, мы ведь слышали по радио про партизан, про растущее на оккупированных территориях сопротивление. Надо связаться с этими людьми и действовать вместе. Мы живём тут в полном неведении, не знаем, где что происходит. Но прежде всего, думаю, мы должны найти Кевина и Корри.
Для стороннего наблюдателя — надеюсь, такого не было — это, наверное, походило на некий танец на свежем воздухе. Мы все начали медленно разгибаться и поворачиваться в сторону Гомера. Ли уронил свой прут. Крис отложил блокнот и карандаш и выпрямился. Я встала и перешла к камню повыше. Найти Кевина и Корри? Ну конечно. Эта мысль одарила нас надеждой, волнением, наполнила дерзостью. Никто из нас об этом вообще не думал, потому всё это казалось невозможным. Но слова Гомера чудесным образом перенесли эту задачу в область выполнимого, и стало казаться, что только этим нам и следует в ближайшее время заняться.
Его слова словно устранили все наши сомнения. Такова сила произнесённого слова. Гомер вновь поставил нас на ноги и заставил двигаться. Слова хлынули потоком, заговорили все сразу. Стало очевидно: необходимо действовать. Впервые мы не спорили, не обсуждали, не сомневались в правильности или нравственности наших поступков. Мы говорили лишь о том, как именно это сделать, а не о том, стоит ли это делать вообще.