История Робин достигла цели: все рассмеялись.

— А я-то думала, что это ты хихикаешь, садясь в машину, — сказала Фай, когда все наконец отхохотали. — И подумала, что ты безумно рада видеть меня.

— Ну и это тоже было, конечно.

Мы наконец добрались до вершины Вомбегону.

На открытом месте было холодно, нас уже не укрывала чаша Ада. Небо оставалось чистым, но ветер дул сильно, резко. Редкие облачка, лёгкие, как клочки шёлка-сырца, и такие близкие, что до них, казалось, можно дотянуться, нерешительно ползли над нами. Погода очень долго стояла сухая, но теперь порывы холодного ветра намекали на возможные перемены. Из-за дальних вершин выглядывало густое белое облако. Оно как будто затаилось там, выжидая. Я пыталась рассмотреть залив Кобблер, мне хотелось сосчитать корабли, если они там стояли, но было слишком темно и ничего не видно.

Мы посидели на вершине минут пять, чтобы перевести дух, и всё это время любовались красотой нашей родины в последних лучах дневного света. Теперь я понимала, почему в течение многих лет всё это казалось мне таким пугающим. Даже когда мы узнали здесь всё очень хорошо, в пейзаже словно таилась некая скрытая угроза, как иногда она ощущается в зверях, сидящих в клетке. А может быть, дело было во мне самой и мне теперь всё казалось угрожающим. Ад выглядел как единая живая масса деревьев и камней, тёмно-зелёного и красновато-коричневого, серого и чёрного... Он был похож на некую свалку, устроенную богами, огромный конгломерат жизни, существующий без какой-либо помощи или руководства, подчиняющийся лишь собственным первобытным правилам. И сейчас для нас это было самым подходящим местом.

Мы взяли с собой радиоприёмник Корри, который включали лишь изредка, так как немногие ещё оставшиеся у нас батарейки быстро садились. Но мы уже знали, где искать новости, и поймали американскую волну. Послушали несколько минут, но теперь — уже недели две — наша страна не была главной новостью. Мир быстро забывал о нас. Да и сообщать было особо-то не о чем. Экономические санкции действовали, и предполагалось, что они даже оказывают какое-то влияние. Мы потеряли все, кроме заброшенных окраин и нескольких городов. Американские военные самолёты любезно увезли наших главных политиков в Соединённые Штаты, и там они разрывались между воодушевлёнными речами о храбрости и страстным отрицанием своей вины в ослаблении страны, что привело к столь печальным последствиям. Когда Ли слышал такое, трудно было удержать его от желания разбить приёмник.

В каких-то областях продолжали действовать партизаны, но большая часть страны находилась под контролем врага, и даже прибыли первые колонисты с семьями. Только Новая Зеландия оказывала нам прямую военную помощь, присылая солдат и вооружение. Ещё была неофициальная, частная помощь из разных мест, прежде всего из Новой Гвинеи, правительство которой ужасно боялось, что таким образом их страна привлечёт к себе внимание и они могут стать следующими.

Баланс сил в Азии и Тихоокеанском регионе изменился настолько, что ему до сих пор не находили определения. Какая-то женщина-политик из Индии пыталась организовать с помощью ООН мирные переговоры, но все её предложения пока что категорически отвергались.

Следующей темой новостей была сломанная нога прославленного баскетболиста в Чикаго.

Новости привели нас в уныние. К «лендроверу» мы подошли в молчании. Мыс Робин взвалили на себя по ягнёнку, а остальные нагрузились всем, что только могли унести. Но чтобы забрать оставшееся, нужно было прийти к машине ещё раз. Нам повезло, что мы вдруг вспомнили о маленькой ферме Кингов. Их запасы гарантировали нам питание на зиму и даже дольше. Могло ведь настать и такое время, когда нам пришлось бы воровать еду с ферм, занятых врагами, но теперь некоторое время не нужно было тревожиться о пропитании.

6

Мы с Ли сидели перед дверью хижины Отшельника. В этом крошечном убежище человек, сбежавший из тёмного и страшного мира, нашёл некое подобие покоя. Возможно. Точно это не известно. Нам тоже пришлось бросить уродливый мир, но не отрезать себя от него, как сделал наш предшественник. Часть потерянного мира мы принесли с собой, и нам приходилось совершать вылазки в пространство, оставшееся снаружи.

И тем не менее в этой старой хижине я ощущала некоторый покой. Нам не найти было места, более удалённого от человечества. Иногда я забиралась сюда по руслу ручья, как больная собака заползает в гущу кустов, чтобы лежать там, пока не умрёт или не поправится. Иногда приходила, чтобы убедиться, что некогда здесь жили и другие человеческие существа. Когда я забиралась сюда, у меня возникала смутная идея, что в этом приюте можно найти ответы, которых нет в других местах. В конце концов, Отшельник очень долго жил в одиночестве. Его не отвлекал шум внешнего мира, у него была масса времени, для того чтобы размышлять, и мысли могли возникать необычные. Или это наивно?

Я начала приводить в порядок хижину, медленно, не спеша, время от времени ко мне присоединялся Ли. Разумеется, здесь никогда не навести такого блеска, как бывало в загородных домах, но левая часть жилища выглядела уже вполне аккуратно, и всё это отчётливо выделялось среди кустов, едва не поглотивших строение. В мирное время я никогда не была фанаткой домашних дел, но теперь гордилась тем, как мы тут прибрались.

Но в этот день, вскоре после нашего нападения на автомобильную колонну, я не хотела продолжать уборку. Сидела, прислонившись к тёплой груди Ли, позволяя его длинным рукам обнимать меня, а тонким музыкальным пальцам делать, что им вздумается. Я надеялась, что если он будет обнимать меня достаточно крепко и касаться достаточно пылко, это послужит доказательством, что мы всё ещё живы, а может быть, даже прогонит прочь нависшую надо мной тень. Денёк стоял серый и холодный, холод ощущался и снаружи, и изнутри.

Мы никогда по-настоящему не говорили о нападении на грузовики, то есть никто из нас, не только я и Ли. Это было необычно. Как правило, мы жарко обсуждали всё происходящее. Может, на этот раз событие оказалось слишком значительным. И дело не во взрыве грузовиков — это было грандиозно, да, но больше похоже на подрыв моста — театрально, пугающе, волнующе. Куда хуже было всё, что касалось каждого из нас. Гомер, не сказавший нам о ружье, Гомер, стреляющий в солдат, я, убившая раненого солдата... Всё это было настолько личным, что говорить о таком я не могла. Это всё равно что рассказывать о своих женских кровотечениях.

И всё-таки в тот день мы с Ли накоиец-то заговорили о насущном, о том, что действительно имело значение.

— Как ты себя чувствуешь после той стрельбы? — спросил Ли.

— Не знаю. Я вообще ничего теперь не знаю.

— Но ведь что-то ты чувствуешь?

Рука Ли скользнула под мою футболку, поглаживая мой живот.

— О да! — улыбнулась я. — Есть парочка-другая чувств. Но ничего хорошего в них нет.

Последовала пауза, и лишь через несколько минут Ли спросил:

— Что это за чувства?

— Страх. Гнев. Подавленность. Сойдёт для начала?

— И ничего положительного?

— Ни грамма.

— Совсем?

— Знаю, чего ты от меня ждёшь. Что-то вроде того, что я тебя люблю и так далее.

— Нет, я не хотел, чтоб ты говорила об этом. — Голос Ли прозвучал огорчённо. — Я вообще на эту тему не думал. Просто беспокоюсь за тебя.

— Извини. Извини. Похоже, я не в состоянии теперь мыслить, как нормальный человек. Всё так перепуталось. Ты можешь поверить, что другие страны ничего не хотят сделать для нас?

— Ну, мне кажется, есть несколько стран в мире, в которые тоже когда-то вторглись, а мы ничего для них не сделали.

— Мне казалось, что мы от них отличаемся, что нас все любят.

— Думаю, мы им просто нравились. А между «любить» и «нравиться» — огромная разница.

— Ммм... объясни-ка. Что в таком случае происходит в тебе? Я тебе нравлюсь или ты меня любишь? — Я спросила беспечным тоном, но в ожидании ответа напряглась.